Мои встречи с войной

Не знаю, насколько это будет интересно другим, но где-то внутри меня созрело такое чувство, что я должен это произнести вслух или изложить на бумаге, потому что это беспокоит, тревожит, волнует. Пусть это будет рассказ о моих встречах с войной, которую я никогда не видел, так как родился восемь лет спустя после ее окончания. Она вроде бы закончилась, но как-то параллельно с нашей жизнью существовала и существует и иногда влезала и влезает в эту жизнь, самым невероятным образом напоминая о себе. Какие же эти встречи?

Одна льгота – умереть раньше
Во-первых, мужское население нашей и окрестных деревень. Мои родные места – «медвежий» угол, граница трех районов: Ярцевского, Духовщинского, Холм-Жирковского. Деревушки в те времена были рассеяны часто: через два-три километра. Но были небольшие, дворов по 17–20. Друг друга в округе знали все.
Мужики. Сейчас я понимаю всю ненормальность, противоестественность того, что было тогда привычной данностью. В деревнях клички дают, и часто по физическим недостаткам. Вот и вижу сквозь время тех, кого в детстве называл дядьками: Андрей Кривой (хромал после ранения), Гришка Сухорукий (в бою потерял кисть руки), Иван Безногий (тут все понятно), Васька Горелый (правая часть лица, как скомканная бумага – следы ожогов, горел в танке; поговаривали, что и правый бок такой же). Был еще Василь Одноглазый с провалом на черепе в области глаза и шрамом через все лицо. Были такие как мой отец, с ранами в ноги, руки, головы, со шрамами на теле от вражеских осколков и пуль и этими же осколками в теле, но без видимых физических дефектов.

Вот они, ПОБЕДИТЕЛИ.

Они отстраивали дома, обрабатывали землю, зимы проводили на лесозаготовках – отстраивали страну, рожали нас, наследников Победы. У них не было никаких льгот, кроме одной – умереть раньше тех, кто не прошел горнило той войны, никто их не называл ветеранами, инвалидами Великой Отечественной. С их наградами в дорожной пыли играли мы, их дети, оставленные днем под присмотр старших на год-два братьев и сестер, ведь родителям надо было работать (сейчас за такое лишают родительских прав!). Играли с орденами, медалями, теряли их, находили и опять теряли. Не думали, что то время станет историей.

Вдовы без званий
А женщины?.. Тетки (так принято было в нашей местности обращаться к старшим – тетка, дядька) Варки, Проски, Малашки, Нюрки, чьи сыновья, мужья или погибли, или пропали без вести. В одиночку поднимали своих детей, вели непростое деревенское хозяйство, работали от зари до зари в колхозе. И тоже не было у них званий ни вдов, ни тружениц тыла, а были огрубевшие от тяжелой работы руки и преждевременная старость. И горе, неизбывная боль, которую они носили в себе.

Кровавая жатва
Война закончилась, но продолжала собирать свою кровавую жатву из подорвавшихся по глупости подростков, которые или пытались разрядить снаряд, выплавить тол, или хотели взорвать бое­припас, бросив в костер. Первый круг этой жатвы прошелся по подросткам, пережившим войну. Второй пришелся на мое поколение, когда к нам пригнали мощные трактора С-100 и начали раскорчевывать заросшие в лихолетье поля. Мы, несмотря на запреты взрослых, рыскали по разработкам, выискивали патроны, гранаты, минометки, ракетницы, проржавевшее оружие. А сценарий был одинаков: заложили мину в костер – взрыва долго нет. Нашелся смельчак – пошел к костру посмотреть.

Взрыв – и нет того, кто вчера еще играл с тобой в войнушку, в партизан, с кем вместе ходил в школу, а иногда дрался из-за каких-то мальчишечьих разборок.

Случаи нечастые, но они были. И многие мои сверстники могут припомнить такое, когда сами были на волосок от смерти, столкнувшись, как принято было писать в прессе, с «эхом войны».

Луниха
Иногда вспоминаешь свои поступки и вдруг кровь приливает к лицу: становится невыносимо стыдно за себя того, который остался в том далеком времени.
Примерно раз-два в месяц к нам в деревню приходила побирушка. Называли ее Лунихой из-за полностью седого волоса. Она была ненормальная, как мы считали, дура, помешанная. Речи ее были несвязные, непонятные. Вела она себя тихо. Подходила к дому и ждала. Взрослые, что нам казалось очень странным, привечали ее. Некоторые приглашали в дом, кормили. Давали что-то из одежды, но в основном подавали продукты: куски хлеба, пирога, яйца, кусочки сала – кто что мог. Мы же, мальчишки, в отсутствии взрослых буквально преследовали ее, дразнили, плевались, забрасывали комьями земли. Она старалась уйти подальше, и уже издали грозила своим посохом и что-то кричали. Это только подогревало нас к преследованию. Что мы испытывали по отношению к ней? В первую очередь страх. Старшие из братьев-сестер иногда нас пугали: «Не будешь слушаться – Лунихе отдам». А потом вот эта ее ненормальность, ее душевное состояние вызывало какое-то отторжение, неприятие.
Однажды после обхода деревни она сидела за крайними домами на обочине и перекладывала то, что насобирала. Сбоку стоял бидончик литра на два. Мы с братом подобрались и стали бросать комьями земли в нее. Один комок попал в бидончик, он опрокинулся, из него вылилось молоко. Несчастная вся сжалась, прячась от летевших в нее комьев. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы нас не остановила женщина, живущая на краю деревни. «Ах вы, антихристы! Ах вы, окаянные!» – неслось нам вслед. Мы поспешили удрать. Естественно, все стало известно родителям. Отец был крут на расправу, и мне хорошо тогда досталось солдатским ремнем (я был старшим, и наказали меня). У меня была истерика, я никак не мог остановить слез, меня трясло от несправедливости, как мне казалось, наказания. Заикаясь, я выкрикивал, что она злая, эта Луниха, что она детей крадет. И вот тогда, успокаивая меня, мать рассказала, что в годы войны в дом этой Лунихи попал снаряд, вся семья погибла, а она чудом осталось жива, но «умом тронулась», и не злая она вовсе, а несчастная и одинокая, и не старуха она совсем, как нам казалось. Жила она у дальних родственников. Потом ее не стало. Простудилась и умерла. Было ей приблизительно лет сорок.

Война отняла у нее семью, юность, право на человеческое счастье.

Трагедию этой женщины я осознал гораздо позже, и вот тогда мне стало стыдно за свою детскую жестокость.

Биографии родных – за бортом
Родители нам почему-то практически ничего не рассказывали о войне. Может, еще свежа была боль. Может, мешали заботы, тяжелая работа и в колхозе, и дома. Может, мы были недостаточно пытливы и настойчивы. Зато война входила в наши детские души со страниц книг. «О чем говорил мальчик», «Брестская крепость», «Партизанскими тропами», «Сильные духом», «Это было под Ровно», «Когда гнев обжигает сердца», «Повесть о Зое и Шуре», «Улица младшего сына», «Молодая гвардия» – вот неполный список тех книг, которыми зачитывались, за которыми образовывалась своеобразная читательская очередь. Мы знали поименно пионеров-героев и их подвиги, мы могли четко рассказать о подвиге Николая Гастелло, Виктора Талалихина, рассказать о героях-панфиловцах. А вот биографии своих родных: дедов, отцов, матерей – оставались как бы за бортом. Мы не интересовались историей своей деревни: ну что может быть интересного тут, где каждый куст знаком! Все героическое, все достойное внимания происходило, по нашему мнению, где-то там, рядом с большими городами.

Спохватились. Да спрашивать стало не у кого.

Забыли помолиться
После окончания средней школы пришлось работать учителем физкультуры в Воронцовской восьмилетней школе Духовщинского района. В те годы это было не редкость. Многие десятиклассники, не поступившие в вузы, пополняли ряды педагогов. Жил на квартире у пожилой женщины Веры Максуровой (к стыду своему, отчество не помню!). Она была одинокой: муж не вернулся с войны, пропал без вести, сын-первенец умер от воспаления легких осенью сорок первого. Жила ради племянницы, помогала сестре в ее воспитании. Зимними долгими вечерами читал ей вслух повесть Бориса Васильева «А зори здесь тихие», только что напечатанную в журнале «Юность». Слушателем она была изумительным (перед этим мы прочитали «Динку» Осеевой). Когда ее внутренний накал достигал предела и на глазах появлялись слезы, она молча вставала, уходила в другую комнату или хлопотала по хозяйству, пока не успокаивалась. Потом вновь присаживалась к столу, вытирала руки о фартук и просила читать дальше. Если переживания были сильны, чтение прерывалось до следующего вечера. Ее душевное состояние, ее восприятие событий, описанных в повести, сильно действовало и на меня. Мы никогда не обсуждали прочитанное. Я, может быть, и рад был бы обговорить, но она молчала, молчал и я. Но вечер от этого не становился неприятным или скучным. А по весне я сагитировал свою хозяйку и двух ее подружек-старушек посмотреть в клубе фильм «Бабье царство». Утром, еще часов в шесть, меня разбудили их голоса. Коров в поле выгнали и собрались у бабы Веры на крыльце. Кого-то ругали: и антихрист, и искуситель, и мучитель. Потом понял, что ругают меня: фильм разбередил их память, ночь прошла без сна, и, главное, ввел их в грех – под впечатлением фильма забыли помолиться на ночь. Война была для них как бы запретной темой, тем, что они носили в себе; тем, с чем даже по прошествии четверти века они не смогли смириться.

Ксения и ее дети
На выходные из Воронцова домой ходил пешком напрямик. Всего-то пятнадцать километров. Дороги тогда еще были наезжанные, поля обрабатывались даже на месте деревень, не возродившихся после войны, деревень, от которых остались только названия. Можно было идти двумя дорогами, но я всегда выбирал путь, где деревни встречались чаще, места были более открытые, людные. Но однажды почему-то решил идти через лес. Дорога эта была короче, но на пути попадалась только одна деревенька Яковцево. Я уже подходил к ней, оставалось, может, с километр, как вдруг заметил, что в глубь леса уходит что-то похожее на тропинку. Или это когда-то была тропинка, да ею давно не пользовались. Любопытство взяло верх, и я решил пройти немного, посмотреть, куда вела эта тропинка. В метрах ста от основной дороги я увидел холмик и железный крест. Могила.

Подошел ближе и на металлической пластинке прочитал надпись: «Здесь похоронена
Егоренкова Ксения с двумя детьми. Расстреляны
полицаями в 1942 году».

Я был, как теперь говорят, в шоке. Мое веселое настроение, мои мысли, до недавнего времени занимавшие меня, – все улетучилось мгновенно. Передо мной была неприкрытая правда о войне, которая била в самую душу, которая отражала трагедию самой войны. Рассказал об этой могиле в школе. Тогда еще, как выяснилось, были живы родственники той женщины. А сейчас? Сейчас там не найдешь и мест, где деревушки были. И вот этот случай, эту встречу с войной, ношу постоянно в своей душе. Эта женщина, Егоренкова Ксения, и ее безымянные дети совершили свой подвиг, не менее значимый, чем подвиги Александра Матросова и Зои Космодемьянской, подвиг Михаила Егорова и Мелитона Кантарии. И ее имя я буду нести в своем сердце, пока оно будет биться.

За штампом – подвиги и трагедии
Потом была служба в армии, снова работа в школе. И тема войны никогда не покидала меня: изучение произведений о войне на уроках литературы, краеведческая работа, сбор сведений о ветеранах, походы с детьми по местам боевой славы. И мне казалось, что я достаточно знаю о войне, достаточно знаю о ее героях. Но лет пять-шесть назад в интернете была объявлена Министерством просвещения акция «Карта Памяти». Я, хоть и слабовато владел компьютером, предложил детям принять участие в ней и занести в Карту Памяти памятники погибшим в годы войны, хотя бы те, которые расположены на территории нашего Переволочского поселения. Благодарю мальчишек и девчонок, которые фотографировали памятники, собирали материал о них, помогали все это разместить на сайте. Но… Когда я увидел на сайте карту России с несметным количеством звездочек, а под каждой звездочкой рассказ о военном эпизоде, я понял, что я ничего не знаю о войне, что я, взрослый, плохо представляю масштабы той войны, что за ставшими приевшимся штампом словами «война от Белого до Черного моря» стоят под­виги и трагедии конкретных людей. Это открытая книга голых фактов о войне, и читать ее ох как нелегко! Зайдите на сайт, убедитесь сами.

Часы, проведенные у окна
Думаю, все безмерно благодарны тюменскому журналисту, председателю совета ветеранов Иванову Геннадию Кирилловичу за его замечательную идею проводить парады победителей, вылившуюся в международное движение по сохранению личной памяти о поколении Великой Отечественной войны «Бессмертный полк». Помню свое первое участие в этой акции у нас в Рудне. Не все гладко было в ее организации, но суть сама и сам ее дух оставили неизгладимое впечатление. Приехал домой. Встретил пенсионерку Усову Надежду Николаевну, ей восьмой десяток уже. Стала расспрашивать, что это за «полк», как все проходило. Рассказываю. Выслушала, а потом так задумчиво произнесла: «А я своего папу так и не видела. Родилась в войну. Он на фронте был. Помню, как уже подросла, путаюсь у мамы и бабушки под ногами, мешаюсь. А они меня возле окна поставят и прикажут: «Смотри вон на ту дорогу, оттуда папка домой придет». И я часами смотрела, пропустить боялась. А он не пришел, пропал без вести. Выросла, замуж в Переволочье вышла, а как в родных Самсонцах бывала, нет-нет да и гляну на ту дорогу – а вдруг идет…» Отвернулась, утерла слезу и пошла по своим делам. И я на миг представил бесконечные дороги России и идущих по ним к своим домам и семьям всех участников той войны, идущих, чтобы утешить матерей, обнять жен, обогреть истосковавшихся по отцовской ласке детей.

Зачем помнить о войне
Знаю, многим из нас есть что рассказать о своих вот таких встречах с войной. Знаю, в памяти многих еще хранятся, как кажется, мелкие, частные случаи из того времени. Но без этого частного, мелкого нет цельной картины того и героического, и страшного периода в истории нашей страны. Как говорил поэт, «нет маленьких страданий, нет маленьких людей». И надо делиться, записывать, сохранять, не дать кануть бесследно ни одной человеческой судьбе, попавшей в страшную историческую мясорубку. Делиться так, чтобы это проникало в души подрастающих поколений, чтобы никто не смог поколебать их веру в справедливость нашей борьбы с фашизмом. Чтобы они нутром чувствовали несгибаемую волю и мужество наших простых людей. Чтобы это знание было частью их сознания, частью их мироощущения и поведения. Хочется закончить свои размышления отрывком из поэмы Егора Исаева «Суд памяти»:

Вы думаете, павшие молчат? 
Конечно, да — вы скажете. Неверно! 
Они кричат,  пока еще стучат
Сердца живых  и осязают нервы.
Они кричат не где-нибудь, а в нас. 
За нас кричат. Особенно ночами,
Когда стоит бессонница у глаз
И прошлое толпится за плечами. 
Они кричат, когда покой, когда 
Приходят в город ветры полевые,
И со звездою говорит звезда,
И памятники дышат, как живые.
Они кричат и будят нас, живых,
Невидимыми, чуткими руками.
Они хотят, чтоб памятником их
Была Земля с пятью материками.
Великая! Она летит во мгле,
Ракетной скоростью 
до глобуса уменьшена.
Жилая вся. И ходит по Земле
Босая Память – маленькая женщина…

П.А. Алексеев, д. Переволочье